коленей юбке с кофточкой и белом передничке. В руке лейка.
Подбежала к Леху. Остановилась.
– Ну вот… Ребятам рассказала. Все передают привет.
Лех кивнул. Они смотрели друг на друга.
– Мы с вами никогда ведь не забудемся, верно? Вообще замечательно, что мы встретились.
– Конечно. – Так приятно было смотреть на нее, ловкую, ладную. И эти синие глаза под черными бровями.
– Напишете Кисчу, вложите листок для меня. Я отвечу… Всегда будем друзьями.
Над низенькой оградой Ниоль обняла Леха. Они поцеловались, и Лех побрел на перекресток, где вчера оставил мобиль. Городок словно вымер. Покойно спали заборчики, вывеска парикмахера, красные и бурые черепичные крыши, промытые, радужно искрящиеся старые стекла в окошках. Бодрый старик, не признающий лекарств, издали помахал рукой Леху.
Он подошел к своей машине, положил руку на капот.
– Уф-ф-ф-ф…
Заполненные были два денечка, ничего не скажешь.
– У-у-уф-ф-ф-ф…
Окружил запах собственного мобиля: привычный табак, бензинчик, который он по старинке использовал для запуска, выцветший зонтик Роны. Все это придвигало к дому, предвещая конец путешествия. Приближало если не по географии, то психологически.
– О-хо-хо-хо-хо!..
Зажег сигаретку. Надо было что-то решать – дома жена ждет с ответом, то есть как раз с решением. Поднял к груди руку, чтобы вынуть из кармана желтый листок «Уверенности», и сообразил, что тот остался в подземелье.
– Ладно.
Он, собственно, знал уже, что будет делать.
Сел за руль и только включил мотор, как увидел спешащих к нему через площадь Ниоль с собакой. Не в такт взлетали белый передничек и белый хвост.
Открыл дверцу, выбрался.
– Повезло, что вы еще не уехали… Такое дело, Бьянка не хочет спускаться под землю. Возможно, слишком напугалась, а может быть, и работа не нравится. Ее тащили-тащили.
Собака вертелась вокруг Леха, поскуливая. Вдруг поднялась на задние лапы, оказавшись ростом с него самого, положила передние лапы ему на плечи, лизнула в нос. Он еле удержался на ногах. Отступил, наткнувшись на мобиль.
– Тутот просил узнать: может, вы ее возьмете.
– Взять?.. Как, совсем?
– Да. Хорошая ведь собака.
– ?..
– !..
– Ну пусть. Возьму.
Открыл заднее отделение. Собака – будто у нее все было уже давно продумано – прямо с земли прыгнула на сиденье. Легла, заняв его целиком, положила голову на лапы, примериваясь. Подняла голову, поерзала большим туловищем, опять положила.
– Только потом не откажитесь. А то куда ей?.. Впрочем, вы не откажетесь.
– Нет. Хорошая собака. Жена ее полюбит. А мальчики-то…
– Не будет трудно с ней в городе?
– Ничего… Нам в городе, пожалуй, мало и придется. Больше в палатке.
– В палатке?.. – Ниоль смотрела недоуменно, потом начала краснеть. Поняла. Шагнула вперед, прижалась своей щекой к его. – До свидания. Раз так, может быть, до скорого. Обязательно прочтите книгу о Моцарте – там есть про Хагенауэра. Вообще она вам понравится… Да, как вам отвечать на письмо? Останетесь Лехом или вернетесь к первоначальному? К Сетере Кисчу?
– Скорее всего, вернусь.
…Ресторан в столетнем почти что особнячке, древняя пороховая пушка за чугунной оградой, качающиеся булыжники центральной площади, редакция, крайние домики городка.
Открылся полевой простор. Сетера Кисч переключил на четвертую, автомобиль пошел быстрее нырять и переваливаться по выбоинам бетонки.
Опускающееся солнце стояло прямо над вытянувшимся вперед шоссе. Кисч ехал на закат. Позолотились с одного края стебли пшерузы, стволы и кроны деревьев, подпорки изгородей. В теплом воздухе медленно опускалась пыль, поднятая шаркающим шагом усталого прохожего. Запах клевера веял с лугов.
Все-таки пока еще неплохо на земле.
Навстречу неторопливо проплыл плакат на двух столбиках. Последовательность рекламных надписей с этой стороны была противоположной.
А ВАМ НЕ СТЫДНО?
Это насчет дурного настроения. А какое у него сейчас?
Он почувствовал, что дрожь продернулась по спине и где-то в самой глубине сознания возник победный светлый ритм и рвется наружу.
Неопределенное настроение. Но дело не в этом. Дело-то в том, что вчера не один, не два раза оно было плохим до отчаянности. Однако ведь он на привязи – фирма гарантировала: такого не может быть.
Вот не может, а было! Неужели же он совсем избавился от надзора машины?
Похоже, что да. Хотя электроды так и сидят, как сидели… Взять хотя вчерашний день. Разве не радостно, что ему стало по-настоящему тяжело, когда он увидел Леха двухголовым? Разве это плохо, что ему стало нехорошо в коридоре? Ведь прежде-то такого вообще не было; он и размышлять не мог совсем из-за этих стимсиверов. Едва начал раскидывать мозгами, потер лоб, нахмурился, тотчас сигнал туда-обратно – и накатывает простодушное наслаждение бытием. Только с металлическим привкусом во рту. Хочется бегать, прыгать. Случалось, они с Роной прочтут биржевой бюллетень, расстроятся, а через минуту друг другу улыбки, все забывается, и взбрыкивают, словно молодые телята. Но в последние годы уже не так. И он и жена стали больше принадлежать себе – могут и волноваться, и беспокоиться. А вчера, когда заблудился там, в технологических джунглях, никакая насильственная радость ему не мешала. Был полностью самовластным человеком – понимал, что может погибнуть, и искал выхода.
Но почему оно все так переменилось? Откуда у мозга берется способность противостоять тому, что навязывает машина?.. Приходится думать, что мозг сумел-таки сохранить, сберечь себя. Мобилизовал небось всю невообразимую, миллионом веков выработанную сложность против монотонной электрической команды, создал структуры, связи, что позволяют ему обойти влияние компьютера. И побеждает… Впрочем, естественно. В конце концов, не машина выдумала мозг, а он ее.
Однако если так, то замечательно. Тогда выходит, что привязь не слишком-то крепкая.
Вместе с тем вот вопрос – зачем все это мозгу? Ведь, казалось бы, веселее веселиться не переставая, радостней радоваться… Возможно, мозг отстаивает право на самостоятельность, потому что он творение общества и в качестве такового радеет не только за данную личность, а за всех людей. С точки зрения отдельного человека чего уж лучше – лежи на боку и блаженствуй. Но с точки зрения homo sapiens… Возможно, разум сегодняшнего человека не отдельная секция, лишь этим днем и этим местом обусловленная, а сфера, куда вошли опыт и чаяния разных стран и сотни столетий. Как-никак у большинства современников есть представление о подлинной человечности.
Вот Ниоль, например, помнит о Хагенауэре. Тот в своем заштатном Зальцбурге и думать не думал, а не пропало доброе, переходит из века в век.
Но если так, тогда Рембрандты, Моцарты, Пушкины не зря бодрствовали по ночам, бескорыстно добиваясь совершенства, исступленно замазывая, перечеркивая, чтобы приняться снова. И те, которые в себя чуму из пробирки, грудью на амбразуру, тоже живут, опять встают с нами в битве за Человека. Ничего не пропало,